«Сегодня гораздо больший контроль»

Сегодня в Чечне нет Росинформцентра. Войны в Чечне тоже нет. И со времен последней спецоперации на Кавказе в России произошло многое, в том числе трагические захваты заложников в Москве, на Дубровке, и в Беслане. Между тем, политика в отношении журналистов, работающих сегодня в Чечне, не меняется. По крайней мере, в отношении иностранных журналистов. Об этом рассказывает корреспондент британской газеты Sunday Times в России Марк Франкетти, одним из первых иностранных журналистов получивший возможность работать на Кавказе, а также бывший непосредственным участником событий во время захвата «Норд-Ост».

- Вы работали на Кавказе с самого начала спецоперации?

- Кажется, мы – я и фотокорреспондент Sunday Times чуть ли не первыми получали аккредитации от Росинформцентра, под номерами 001 и 002. Я очень часто бывал на Кавказе в то время, и, в общем-то, работать нам не мешали. И хотя, даже несмотря на полученную аккредитацию, всегда во время поездок в Чечню нужно было специальное сопровождение, но в принципе, особенно и не проверяли. Мне кажется, что в самом начале спецоперации они не хотели, чтобы мы там работали. И контроль тогда был довольно жесткий. Но ведь в любом случае, если человек упорно искал возможности и работал, у него эти возможности появлялись. Я, например, несколько раз летал туда с Геннадием Трошевым. И тогда это не был вопрос аккредитации. Он просто взял меня с собой, и как доступ к информации, конечно, это была уникальная возможность, ведь я летал прямо с ним, в его вертолете. Так что с одной стороны, журналистам не разрешали там работать самостоятельно, без сопровождения. Но с другой – никто не проверял, не отслеживал публикации, и когда мы летали с Трошевым, никто особо не нервничал, когда потом материал был опубликован. Мне кажется, что, как это ни странно, гораздо больший контроль сегодня, когда уже войны нет, когда все более спокойно.

- Сегодня тоже нужны аккредитации?

- Разумеется, аккредитации нужны. И мы и сегодня не можем официально поехать туда без этого документа. Его выдают Министерство внутренних дел и Министерство иностранных дел, и его очень долго приходится получать, порядка 2 месяцев. Когда аккредитация на руках, это дает возможность поехать работать в Чечню, но опять же только в сопровождении представителей МИДа. Надо подписывать специальный документ, что журналист ознакомлен с правилами работы, и так далее. То есть, и сегодня все поездки организовывает МИД. Они решают, к кому ехать, с кем встречаться, на какой срок.

- Это решают центральные силовые структуры, или органы «на местах»?

- Наверное, они решают это как-то совместно. Когда такая поездка организуется, обычно в план включается интервью с Рамзаном Кадыровым. И так далее. Главное, что ведь это просто смешно. Ведь сегодня ситуация там гораздо спокойнее. Там сейчас не идет война, нет спецоперации. И почему существует такой жесткий контроль, я не знаю.

- Сейчас у вас есть аккредитация?

- Как-то я поехал в Чечню сам, чтобы получить интервью с Рамзаном Кадыровым. Это было не просто интервью. У меня была история человека, который 360 дней сидел в подвале, в Гудермесе (сейчас он уехал из Чечни, кажется. получил политическое убежище в Норвегии). И у него были конкретные обвинения против главы республики. Так что, пообщавшись с ним, я пытался организовать интервью с Кадыровым. Чтобы рассказать ему, о чем мы пишем. Чтобы дать ему возможность оправдаться. Я разговаривал с его людьми, они все устроили, Кадыров был согласен на встречу, все на все были согласны. Мы договорились, и я поехал в Грозный. А в тот день, когда я приехал, приехала в Чечню и делегация иностранных журналистов. Там были люди из New York Times, и их сопровождал представитель МИДа. Он меня узнал, и в результате интервью вообще отменили. Потому что я приехал в нарушении всех правил, без сопровождения, и так далее. Мне это показалось нелепым. Ведь если я договорился с премьер-министром об интервью, то причем тут сопровождение МИДа? Например, когда-то, за год до смерти Кадырова-старшего я брал у него интервью, и тогда никаких проблем не было. В общем, после этого случая, когда пришло время, и срок моей аккредитации истек, новую мне не дали, не продлили мне разрешение работать. Именно потому, что я нарушил эти правила. Тогда разрешение было действительно полгода, сейчас – сейчас я даже не знаю, сколько времени оно действительно. Сейчас я пытаюсь снова получить эту аккредитацию. Ведь тогда мне сказали, что разрешения я больше не получу. И не то, чтобы они читали газеты и задумались, что вот Марк Франкетти гадость написал или встречался с кем-то «не тем». Нет. Просто меня увидел этот МИДовец и написал рапорт. В общем, этого интервью с Кадыровым у меня так и не случилось.

- Но ведь вы договорились напрямую с главой республики.

- Самое интересное, они в МИДе говорили, что если люди Рамзана возьмут на себя ответственность, если есть договоренность о встрече на таком уровне, то в принципе и разрешения и не нужно. Но это все не так, это все - слова. Но в чем-то проще работать сейчас. Ведь сейчас там нет войны. Такие поездки сейчас происходят чаще, чем в то время. Но это не интересно. А если неофициально – они за этим сейчас пристальнее смотрят. Вот это меня и поражает. Мы получаем какой-то специальный документ, хотя у нас есть российская виза. Но ведь Чечня – часть России. И там нет чрезвычайного положения, нет военной операции. Там действительно спокойнее, чем в конце 90-х, строится республика, люди нормально живут. То есть, тогда это хоть как-то можно было оправдать ситуацией в республике, но почему такая ситуация сохранилась сегодня – я этого не понимаю.

- Ну а журналистская работа во время терактов? Во время захвата театрального центра на Дубровке вы были внутри, общались с террористами. Это было сложно организовать?

- Во время захвата и проведения спецоперации я был внутри три раза. Два раза общался с боевиками и третий раз был в театре после того, как их уже убили. С самого начала все было по моей инициативе. Мне удалось созвониться с одной из заложниц, у которой был мобильный телефон. Я попросил, чтобы она передала сообщение чеченцам, что я, Марк Франкетти, журналист из Sunday Times, много работал в Чечне, и я хотел бы с ним общаться. Попросил, передать, чтобы они пустили меня внутрь. И они сказали «да». После этого я получил разрешение на эту встречу от штаба, лично от Ястржембского. Заложница эта была на связи с людьми из штаба. И она сказала им, что чеченцы (это был второй день захвата) хотят пропустить людей из «Красного креста» и корреспондента Sunday Times Марка Франкетти. Это звучало так, словно мы с ними друг друга знаем, и словно это – их условие. Ну а для сотрудников штаба было все равно, кто пойдет, главное, чтобы люди попали внутрь. Так как тогда вообще еще не было общения между оперативным штабом и чеченцами. Они надеялись получить больше информации, любой информации. Так что они в принципе были «за». Так я попал туда в первый раз.

- После этого вас допрашивали?

- Да, конечно. Меня допросили. И тут же обо мне забыли. Это был не журналистский штаб, а оперативный – там работали представители ФСБ, «Альфы», люди Лужкова и так далее. И там, в штабе, мне и удалось достать мобильный телефон Мовсара Бараева. И я начал ему звонить. В какой-то момент я дозвонился и попросил у него интервью. Ведь в первый раз, когда я прошел внутрь, я не смог с ним поговорить, он спал, я говорил с его помощником. Бараев начал мне все рассказывать по телефону, но я его прервал, сказал, что лучше встретиться лично и попросился внутрь еще раз. Он согласился, но поставил условия, что я должен быть один и с камерой. Потом долго шли переговоры со штабом, можно ли мне пройти внутрь еще раз или нельзя. Ястржембский был в тот момент у Путина и был недоступен. И я потом подумал и рассудил, что все решил как раз Ястржембский. Конечно, совместно с ФСБ и силовыми структурами, но в его отсутствие люди из ФСБ сами решения не приняли и внутрь меня не пустили. Так что во второй раз я снимал лично Мовсара Бараева. Единственно, что мне не разрешили в тот момент показать эти съемки по телевидению. Сказали, что по закону о борьбе с терроризмом нельзя их демонстрировать в эфире, это будет считаться пропагандой терроризма. Ну а третий раз я был после штурма. Снова благодаря людям Ястржембского. Там в то время уже работали сотрудники прокуратуры, другие специалисты, и все было гораздо жестче. И все же когда там уже не было заложников, только мертвые чеченцы, меня пропустили. После проведения спецоперации я не чувствовал никакого давления и никакого контроля. Ну, кроме того, что мне не разрешили показать эти пленки. Не было контроля и по поводу того, что и как я буду писать . Они прекрасно понимали, что я не российский журналист, и никакого давления просто не может быть. Мне кажется, что они потом даже ничего и не читали, в общем, я чувствовал себя достаточно свободно.

- В течение этих трех дней вы бывали в оперативном штабе, вы получали от них какую-то информацию? То есть, у вас была информация не только от чеченцев, но и от российской стороны?

- Я много общался с представителями оперативного штаба. В том смысле, что они меня допрашивали. Но если я начинал задавать вопросы, они ничего не говорили, на вопросы не отвечали. Так что не могу сказать, что оперативный штаб предоставлял какую-то информацию. Конечно, я знал и видел больше, чем если бы я был за кордоном, это понятно. У меня даже была встреча с руководителем оперативного штаба Владимиром Проничевым во время захвата. Но опять же – это он задавал мне вопросы. Впрочем, сложно представить, чтобы они после допроса давали мне интервью. Так везде происходит. Но сам факт, что во время теракта и удерживания заложников у меня была возможность зайти и разговаривать с террористами – если бы такое случилось на Западе, этого бы не было вообще. Да, конечно, на Западе силовики доносили бы до журналистов и свою точку зрения, свой взгляд на ситуацию. Но во время захвата «Норд-Оста» ведь тоже были какие-то пресс-конференции в пресс-центре при оперативном штабе. Но одно дело, когда идет полномасштабная и длительная военная или антитеррористическая спецоперация. Другое – когда происходит захват заложников. Я в таких ситуациях на Западе не работал, это ведь был не просто теракт. Но все же думаю, за границей у меня не было бы таких возможностей, я уверен. Если бы «Норд-Ост» был в Лондоне, Скотланд-Ярд совершенно точно не пустил бы журналиста Sunday Times общаться с террористами. Так что с точки зрения профессиональной, журналистской то, что у меня получилось в Москве - это была удача. И потом, нам ведь отдали пять заложников, включая одного англичанина, когда мы туда заходили. Кроме того, была и информация. Я ведь там многое видел. Так что от моего визита точно была только польза.

- После того, как все закончилось, вы оцениваете открытость спецслужб так же высоко? Они были открыты, когда журналисты попытались расследовать всю историю штурма Дубровки и освобождения заложников?

- Да они и во время захвата не были открытыми. Просто это лично мне так повезло. Мне точно также повезло и потом, когда у меня сразу после «Норд-Оста» была встреча в ФСБ на очень высоком уровне. Это было неофициально, не для печати, но я был удивлен, что вообще такая встреча состоялась, ведь после таких случаев они обычно закрываются совсем. Но если говорить не о моем везении, а вообще о журналистах и спецслужбах, то конечно после теракта органы были абсолютно не открыты.