Олег Кусов: «Поражала нелогичность этой системы»

Журналист радиостанции «Свобода» Олег Кусов работал на Кавказе во время антитеррористической операции в Дагестане в 1999 году, на его глазах формировалась новая, более жесткая система работы властей со СМИ. Кусов и сам был участником нескольких инцидентов и даже подавал официальную жалобу по поводу его незаконного задержания. Кроме того, он принимал участие в поисках пропавшего в январе 2000 года своего коллеги Андрея Бабицкого и до сих пор не верит в историю с обменом журналиста «Свободы» на пленных русских солдат. Олег Кусов – о своей работе на Кавказе и результатах деятельности Росинформцентра.

- До появления Росинформцентра (РИЦ) получать аккредитации было сложно?

- До создания РИЦ аккредитации давали в Моздоке, в пресс-центре объединенной федеральной группы Казанцева, этим занимался полковник Александр Веклич. Он лично принимал журналистов, в том числе и нашу группу «радио Свобода», в октябре 1999 года, сразу после начала контртеррористической операции. И я, и Бабицкий получали разрешения у него. Эта бумага имела срок действия несколько месяцев. Она действовала примерно как мультивиза (хотя, конечно, это была не виза, ведь мы находились на территории России).

- После создания РИЦ система взаимодействия с журналистами стала жестче?

- Как-то, в ноябре 1999 года, мы вместе с внештатным корреспондентом радиостанции Юрием Багровым приехали в район блокпоста «Кавказ» на чечено-ингушской границе. Надо сказать, что до этого мы часто бывали в этом районе границы, и кроме милицейского поста там никого и не было. А потом к ингушским милиционерам добавились солдаты внутренних войск. И никто нам не мешал, мы спокойно передвигались. Но вот в ноябре 1999 года Федеральное командование приняло решение создать этот блокпост «Кавказ» и поставить его начальником полковника Хрулева. Как нам удалось узнать, он был прикомандированным офицером из Ленинградского военного округа. Он лично подчинялся командиру Западной группы войск генералу Шаманову. И с момента появления этого поста и непосредственно Хрулева у всех появились проблемы. Отказы пропускать людей через пост мотивировались просто – идут боевые действия, вход запрещен, и точка.

- Это было связано именно с личностью Хрулева, или все же свидетельствовало об общем настрое федералов в отношении журналистов?

- Думаю, ужесточение режима в принципе, дело было в этом. Но конечно повлияли и личные качества. Например, дагестанский пост был лояльнее к беженцам, а ингушский пост Хрулева действовал более сурово. Итак, в ноябре 1999 года мы, как обычно, приехали на пост «Кавказ», записывать беженцев. Я задавал вопросы, Багров держал диктофон. И во время работы появился Хрулев и выхватил у Багрова технику. Он ничего не объяснял, а рядом стояли два автоматчика. Не драться же нам с ними. Но мы попросили оформить это изъятие техники, как положено. А в ответ услышали нечто невразумительно-матерное. И решили обратиться «наверх». Через несколько дней в Моздоке я обратился с жалобой к Векличу, написал официальную объяснительную. Я знаю, что Веклич старался выяснить судьбу диктофона, надо сказать, он был возмущен этим происшествием.

- Дело ведь не в диктофоне, не правда ли?

- Ну, разумеется, не только и не столько в нем, важен сам факт такого отношения к нам. Я знаю, что он обращался с жалобой «наверх», но у него просто не хватило полномочий. Переломать все это было не в его силах. Зарождалась система «царьков», которые делали на своих участках все, что хотели. Хрулев уже тогда чувствовал себя таким царьком. Хотел под себя подмять и чеченские власти, и ингушскую милицию (кстати, сейчас он – командующий 58 армии на Кавказе, сделал все-таки карьеру). Так что мы пытались узнать судьбу техники и получить сатисфакцию. Но бесполезно. А потом нас даже за шлагбаум не пускали. Нам приходилось работать, стоя на трассе у блокпоста «Кавказ» и прямо там разговаривать с беженцами. Конечно, мы пытались пробраться, и ведь мы не действовали вне закона, у нас была аккредитация. Но уже было очень сложно проникать на эту территорию, ужесточилась вся система, а имя «Хрулев» стало именем нарицательным, символом полного военного беспредела.

- Это ведь был не единственный случай, когда вам не давали работать?

- Буквально через несколько недель после случая с диктофоном от беженцев мы узнали, что на трассе «Кавказ» от Ачхой-Мартановского поворота скопилась целая очередь из беженцев, и они там и расположились, хотя те места бомбит авиация. Узнав об этом, мы решили проверить эту информацию, взглянув на все собственными глазами. И на моей личной «шестерке» вместе с известным военным психиатром Леонидом Китаевым-Смыком проехать к этим беженцам. Мы подъехали к блокпосту и убедили ингушских милиционеров, что мы имеем право интересоваться и получать информацию о том, что происходит на той стороне. И они нас пропустили. Но уже на блокпосту нас снова остановили. Некий майор федеральных войск, подручный Хрулева, с двумя автоматчиками на нас буквально набросился. Забрал наши документы, автоматчикам приказал забрать и отогнать машину, а нас под конвоем повели к начальству. Хрулев приказал нас обыскать, допросить и поместить в специальный вагон для арестованных. Надо сказать, что Китаеву-Смыку в то время было под 70 лет. Нас тщательно обыскали, именно тщательно, я с таким столкнулся впервые в своей жизни. Осмотрели нас с ног до головы. У меня в подкладку провалилась спичка, они чуть не отпороли подкладку. Нашли у меня в кармане жвачку и велели ее попробовать. Ну, я пожевал, с удовольствием. Не знаю, чего они боялись, отравы, наверное. После этого нас отвели в вагончик для арестованных и продержали там сутки. Ночью в вагончик к нам привезли чеченцев, как было сказано, боевиков. Их взяли во время последней зачистки в Самашках. Потом привезли еще каких-то людей. Среди них, кстати, был родной брат Ахмеда Закаева Али Закаев, тогда он был заместитель главы администрации Ачхой-Мартана. Что касается нас, то к нам в вагончик, например, приходили ОМОНовцы, и один из них говорил буквально следующее «Я в голову раненый, я могу вас пристрелить, и мне ничего не будет».

Китаев-Смык даже с ним вел беседы, как психолог. И тому, кстати, действительно стало лучше, он даже немного успокоился. И все это для нас закончилось благополучно только благодаря Андрею Бабицкому. Он, узнав о нас, поехал к Аушеву, тот при нем вызвал министра внутренних дел Ингушетии и приказал ему нас вызволить. И в результате замминистра внутренних дел Ингушетии приезжал к Хрулеву, о чем-то долго с ним говорил, и в результате нас отпустили. Машину, правда, вернули лишь через несколько суток. И если бы не вмешательство Бабицкого, могли бы нас отправить в Моздок в фильтрационный пункт, и неделю мы бы там проторчали, испробовав все «прелести» тамошней действительности. Занятно, что в машине в моей, в бардачке, валялось мое старое, уже просроченное, удостоверение помощника депутата ГД Александра Дзасохова. Меня спрашивали об этом удостоверении, и я им долго объяснял, что я был помощником депутата, но это было давно. И когда я попросил вернуть мне машину, Хрулев договорился до того, что сказал, дескать, пусть Дзасохов приедет и заберет ее. Хотя он к тому времени уже был президентом Осетии.

- Что еще изменилось для журналистов с появлением РИЦ?

- Сложнее стало получать саму бумагу, за ней приходилось ездить в Москву. Ну а там – у всех все было по-разному, кому друзья помогали, связи. «Свобода» эту аккредитацию получала, мягко говоря, не быстро. Но она, по сути, была бесполезна для нас, как для журналистов, ищущих реальную информацию. Мы имели право передвигаться только группами и в сопровождении представителя штаба. И нас возили на «PR-акции мира и дружбы», а не на реальные события. Эти поездки только дезориентировали журналистов. А что касается самостоятельных поездок, то нас просто никуда не пускали, все реально стало жестче. При этом от границы «отодвинули» и внутреннюю ингушскую милицию, и мы уже не могли на них рассчитывать, они для нас стали бесполезны. А они ведь были к нам лояльны, сочувственно относились, они сочувствовали беженцам и нас воспринимали как союзников, соратников что ли.

- Андрей Бабицкий тогда помог вам с Китаевым-Смыком. Но позже, после его странного исчезновения и вы ему помогли?

- История с Бабицким в январе 2000 года застала нас в Дагестане, мы собирались через штаб Восточной группы войск Трошева попасть в Гудермес. Тогда, когда у Шаманова журналистам было сложно прорываться, у Трошева было спокойнее. Во время одной из таких поездок мне сообщили с радиостанции, что от Бабицкого, который уехал в Чечню, нет новостей. Мы и сами уже что-то подозревали, потому что несколько дней не слышали его репортажей. Я пытался получить какую-то информацию на месте, но ничего не вышло. Журналисты разных изданий тогда пытались хоть что-то узнать по своим личным связям, отправившись в Моздок. Александр Евтушенко (тогда собкор «Комсомольской правды»), Владимир Долин (радио «Свобода»), Николай Тапурия (собкор агентства «Франц-пресс») и я. И мы на моей машине просто приехали в Моздок и стали прорываться в различные силовые учреждения. Ездили в Чернокозово к прокурору района, и там узнали, что там Бабицкий и был арестован.

Федералы «мутили воду», и только после журналистских поисков им приходилось давать хоть какую-то официальную информацию. И в Чернокозово при нас «Нива» с черными стеклами уехала куда-то в глубь Чечни. Потом выяснилось, что как раз в этом машине Андрея Бабицкого и повезли на обмен. Мы не поверили в эту историю с обменом и в том, что он сам вызвался. Такое впечатление, что Бабицкого просто хотели упрятать подальше от всех, кто его ищет. И держали его где-то в селе. Это – мое личное мнение. Ну, дальнейшая история всем известна.

- То есть, те, кто его арестовал, испугались огласки?

- Думаю, да, они испугались этого внимания. Что его и спасло. И Андрей потом сам это признавал, рассказывал, что арестовавшие его люди были достаточно агрессивны. Ему случайно удалось сбежать. И ведь обнаружили его в Махачкале дагестанские милиционеры. Его отвели в пресс-службу дагестанского МВД, министр тогда очень обрадовался, что журналист найден, милиционерам, которые его обнаружили, потом даже премию дали, по 500 рублей каждому. А Андрей все еще боялся, никому не верил. Он мне позвонил, сказал, что находится «у моря». В ходе разговора я понял, что он в Дагестане и понял, что он несколько потерял способность ориентироваться, кто друг, а кто враг. Он находился в дагестанской милиции и не мог до конца доверять им. Когда мы за ним ехали, от нас и не скрывали, что нашу машину «ведут», прямо при нас солдаты рапортовали по телефону, что это «та самая машина с московскими номерами». И весь наш путь из Владикавказа через Моздок в Махачкалу нас таким образом «пасли».

- В то время схема только формировалась, она не была четкой, потому и происходили все эти инциденты?

- Разумеется. Когда эту систему работы с журналистами только начинали отрабатывать, мы еще могли прорываться, хоть и попадали в истории. И выстраивание этой работы с журналистами потому и сопровождалось насилием, что не было четкой системы. Потом, когда систему создали, это просто стало нереально. Это касалось и иностранных журналистов. Среди них были и те, кто бывал и на других войнах и знает о других системах работы с журналистами. Иностранцы сначала сидели в гостинице и пытались найти информационные пути в Чечню. И помощью местных жителей пытались пользоваться, и прорываться, но все же обращались в официальные органы, к федеральным властям. Знаете, иностранных журналистов, особенно тех, кто бывал и в других «горячих точках» мира, удивляло как раз то, что они даже формальной информации получить не могут. Не давали даже обычных пропагандистских пресс-релизов. Естественно, в ходе этого молчания у журналистов рождались подозрения, что «там» творится что-то страшное, раз их «туда» не пускают и не хотят давать никакой информации. На других войнах была работа с журналистами, говорили правду или ложь, которую можно было попытаться проверить, но говорили хоть что-то, а тут не было вообще ничего. И поражало именно то, что с ними не хотят работать, они не понимали и так и не поняли этой системы, нелогичности ее принципов.